А вот кое-что ещё о Красильникове, это фрагмент из моих воспоминаний об А. Файнберге, не вошедший в готовящийся к изданию в Ташкенте сборник его памяти:

<...> перед книжкой, которую я судорожно готовил в июне 2000-го, накануне своего отъезда в Москву, была ещё история с журналом «Звезда Востока», куда меня сосватал, естественно, Файнберг. Началось всё с того, что поздней осенью 99-го пришёл я в тёмные комнатки редакции на проспекте Навои к Николаю Красильникову, чей публичный донос за несколько лет до того обеспечил ему кресло главного редактора этого журнала — и его неминуемый развал, точнее жалкое существование, которое тот же Файнберг поддерживал, как мог. Красильников, оттопырив губу, молча прочитал мои листочки, что-то одобрительно пробурчал, затем заверил, что стихи мои берёт. Ставшая свидетелем этой беседы его секретарша умилительно воскликнула на прощание: «Ах, Николай Николаевич никогда не был столь благодушен к молодым поэтам! Неужели второй Есенин пришёл?..» Меня это сравнение тогда, конечно, впечатлило, и тем горше было моё разочарование, нет — тем яростней был мой гнев, когда вышел первый номер 2000-го года «Звезды Востока» с моими стихами. От силы их оказалось всего треть из того, что Красильников якобы принял. Но это ещё не беда. В одном стихотворении была полностью изменена целая строка, без моего ведома — и это совсем ничего. Но другое стихотворение было перелицовано до неузнаваемости — и тоже без моего ведома! С журналом в руках я бросился в редакцию:
— Здравствуйте, Николай Николаевич. Почему вы не сообщили мне, что меня уже два раза перевели?
Тягостный и недоумённый взгляд поверх очков. Он не понимает, о чём речь. Я поясняю:
— Да, перевели. С русского на суахили, а с суахили обратно на русский!
Тот всё ещё недоумевает.
— Почему я не узнал своего стихотворения? Что вы с ним сделали?
Тут Красильников стал распаляться и говорить в том духе, что, мол, я должен быть благодарен ему и за то, что меня причесали, иначе бы вообще невозможно было эти стихи публиковать, и за то, что напечатали в таком солидном журнале. Я пререкался, он разошёлся не на шутку. Договорился до того, что мало ли кто меня тут продвигает — сам ты из себя ничего не представляешь, молокосос и сопляк (это было сказано именно так), а его сын меня в два раза старше и так далее. Тут я не выдержал и нахамил, припомнив давешнее сравнение с Есениным:
— Да Есенин бы за такие дела морду набил!
— Ах, ты так!.. Вон отсюда! Мразь! Сволочь! — вскочил из-за стола и кинул вдогонку. — Есенин!..
Меня колотило. Уже не помню, что я наговорил по этому поводу Файнбергу, но всю сцену живописал, как есть. Не помню, что именно он мне ответил (жаль, дневник я тогда забросил), но наверняка утешал, советовал наплевать на этих красильниковых. У него самого, кстати, в том же номере вышел «Алкогольный гекзаметр» — стихи явно для своих, на случай, причём датированные аж 1976-м годом.
В автобиографической справке к «Первой капле» я потом написал: «Стихотворения его [то есть мои] печатались с 1999 года в газетах “Ташкентская правда”, “Класс!” и, к несчастью для него [то есть меня], в журнале “Звезда Востока”». Это «к несчастью для него» сильно задело престарелых ташкентских графоманов, которые толклись тогда вокруг Красильникова. Впрочем, ему уже недолго оставалось вымучивать славный некогда журнал. А Файнберг лишь слегка пожурил меня за эту фразу, но признал, что я был вправе так написать.

Сборник делал Алексей Устименко. Дело было в начале сентября. Чем кончилось, не знаю.
Кстати, на буклете с несколькими стихотворениями, которые мне тогда подарил Насильников, было написано, что он родом из Кинешмы.

Всегда -- даже в пасмурные дни поздней осенью? В том здании я был всего три раза, и эти комнаты запомнились мне именно тёмными. На освещении, видимо, экономили.